Орел и голубка [= Коршун и горлица ] - Джейн Фэйзер

— Но только недолго, — твердо заявила Сарита, ступая в воду, — а если вы собираетесь прислуживать мне, пока я буду здесь, то настаиваю на том, чтоб вы звали меня по имени.

Она окунулась в воду и тихонько застонала от удовольствия.

Зулема склонилась над Саритой, выливая ей на голову воду. Сарита прикрыла глаза от удовольствия — никогда раньше ей вот так не мыли волосы. В жизни она мылась обычно в ручьях и реках, используя грубое мыло, которое мать делала из топленого животного жира. Зимой же она мылась редко, подогревая для этого воду на огне. Роскошная ванна еще больше усилила в ней ощущение нереальности происходящего и она подумала о том, что еще неизвестно, где бы она оказалась сейчас, если бы ее не нашел Мули Абул Хассан… вероятно, в каких‑нибудь грязных кварталах Гранады…

— Почему вы говорите, что пробудете здесь недолго? — спросила Кадига. Она подняла ступню Сариты и в ужасе воскликнула:

— Аллах! Посмотрите только на свои бедные ножки!

— А что с ними? — Сарита в тревоге уставилась на свои ноги. По ее мнению, все с ними было в порядке.

— Но они такие жесткие, — сказала Кадига, — только потрогай, Зулема. Они как гладильные доски.

— С ними все в порядке! — Сарита с негодованием сунула ноги обратно в воду.

— Мы должны потереть кожу маслом и пемзой, — сказала Зулема, — понадобится не один день, чтобы вернуть им мягкость.

— Но я не собираюсь пробыть здесь несколько дней, — прервала их Сарита, мои ступни вполне меня устраивают и такими. Если они будут мягкими, как, интересно, я смогу ходить?

— Вы не носите туфель? — удивилась Кадига, — это не христианский обычай — носить туфли?

Сарита подумала о тех дамах, с которыми ей приходилось иногда сталкиваться; ведь племя их вело кочевой образ жизни. Она пожала плечами.

— Некоторые носят, если они живут в домах и в городах. Но мы, живущие у дороги, нуждаемся в них только зимой, когда земля замерзает или покрывается снегом. Тогда я надеваю деревянные башмаки.

Служанки смотрели на нее так, словно она была каким‑то заморским варваром. Осматривая убранство дворика, Сарита подумала, что, возможно, тоже так подумала бы, будь она на их месте. Но как объяснить им, птичкам, живущим в золотой клетке, романтику кочевой жизни? Она решила, что не будет даже пытаться этого делать. Все равно она пробудет здесь недолго и не успеет наладить дружеские отношения с этими женщинами, так что к чему беспокоиться?

Зулема покончила с мытьем ее волос и теперь намыливала ее руки и шею, в то время как Кадига занималась ее ногами. Все это было довольно странно для Сариты, но она не знала, как остановить их и в любом случае все это не было неприятно ей. Когда Зулема попросила ее встать на колени, то она, не подумав, сделала это и тут же протестующе завизжала, отодвигая руки, проникающие в самое интимное место ее тела.

— Не трогай меня! — воскликнула она, лицо ее выражало крайнее замешательство.

— Но почему? — спросила женщина, — мы ведь ваши слуги.

Сарита выхватила мыло из рук Зулемы и мрачно намылила себя. Молодые женщины смотрели на нее, явно ничего не понимая.

— Христиане не касаются в этих местах друг друга, — сказала Сарита, вставая, — передайте мне полотенце.

— Даже мужчины у женщины? — удивилась Кадига. — Ну и странная же у вас раса. — Она проказливо рассмеялась, Зулема тоже издала смешок.

Сарита вспыхнула.

— Между мужчиной и женщиной все совсем по‑другому.

— Ну, конечно же! — воскликнула Кадига и обе мавританки покатились со смеху.

Сарита почувствовала, что внутри нее также закипает смех. То, как они смеялись, было так похоже на то, как она смеялась со своими подружками в племени! Через мгновение они смеялись уже втроем и она перестала замечать, как тщательно вытирают они ее кожу для того, чтобы смазать ее благовонным маслом.

После всех этих омовений и помазаний ее поношенная одежда показалась Сарите совершенно неуместной и она ничуть не удивилась, когда Кадига достала изумрудное шелковое платье, богато расшитое цветами и павлинами. Оно застегивалось на пуговицы, раскрашенные под жемчуг. Через секунду Сарита поняла, что то были настоящие жемчужины и ее снова затопило чувство нереальности происходящего. Что она здесь, в конце‑то концов, делает? После комментариев относительно ее ступней она не стала возражать против шлепанцев, хотя их острые носы выглядели чересчур большими, и Сарита не могла себе представить, как будет в них ходить. Но ведь, в конце концов, ей придется дойти всего лишь до постели. А утром, выйдя из транса, она сможет решить, что ей делать дальше.

— Вы желаете поесть, прежде чем пойдете к господину Абулу?

Вопрос Кадиги вернул ее к реальности.

— Пойду куда?

— К господину Абулу. Через полчаса за вами придет Юсуф. Мы должны расчесать вам волосы, но, если вы хотите сначала поесть, то вот фрукты и пирожки, — Зулема подошла к столику, на котором стояло блюдо с пирожками. — Тут есть медовый шербет, или апельсиновая вода — что хотите.

Внезапно Сарита почувствовала, что ей дурно, весь сон сняло с нее, как рукой. Но, впрочем, чему удивляться? Для чего еще ее могли привезти сюда?

Его поцелуй сказал об этом яснее ясного, но в своей дремоте она утратила всякое чувство реальности.

Ее просто готовили к постели господина Абула, причем столь же тщательно, как делала бы это мать, готовя ее к постели Тарика, в той, другой жизни. Но с этими женщинами она явно не могла об этом говорить, обсудить это Сарита могла только с мужчиной, который являлся их хозяином.

— Да, я голодна, — сказала она удивительно спокойным голосом, поняв, что действительно очень хочет есть, так как с полудня у нее не было во рту и маковой росинки.

А силы ей понадобятся, это Сарита понимала, силы для того, чтобы справиться с тем, что ожидает ее в покоях калифа Альгамбры.

Женщины вытерли и расчесали Сарите волосы, пока она ела: вкуснейшие пирожки были начинены мясом, рисом и фешками. Она запила бы их красным вином, как делала это всегда, но похоже было на то, что ей придется довольствоваться странным, хотя и довольно вкусным, шербетом.

Волосы ее горели огнем в свете масляных фонарей.

У нее было такое чувство, что ее готовят для того, чтобы принести на алтарь в качестве жертвы. Становиться жертвой ей не очень‑то хотелось.

Но мысль эта была чересчур смелой — ведь она не имела ни малейшего представления о том, был ли у нее хоть какой‑нибудь выбор. Сегодня она уже избежала одного жертвоприношения. Избежать второго она не сможет, по крайней мере, сегодня.

Ей придется изыскать более утонченный способ для того, чтобы отсрочить его. Она коснулась пальцем губы и снова почувствовала, что воздух вокруг нее как бы насыщен желанием. Этого человека она не должна бояться. Но тут на Сариту накатила волна воспоминания — воспоминания об этом позоре; дикой страсти, которую они с Сандро испытывали, об отчаянии, которое всегда сопровождало их любовь и об отчаянности, которая привела в конечном счете к смерти Сандро. Может быть, ей и не стоит бояться Абула Хассана, но не исключено, что ей придется бороться с ним до смерти за то, чтобы не дать ему получить то, что по праву принадлежало только ее любовнику. Она с негодованием откинула голову.